Дети на ёлке
Дети на ёлке
(из книги «На пороге Церкви»)
На рождественском празднике – что по-английски нередко именуется русским словом «ёлка» – им были поручены роли ангелов. Режиссер-постановщик не проявил доверия к их юному возрасту, и краткие роли эти, не вполне согласно со Евангелием, оказались к тому же без речей; по этой причине, надо думать, выслушав аплодисменты и получив подарки от Деда-Мороза (которого, конечно же, никто не спутает с Санта-Клаусом, то есть с Николаем Чудотворцем[1] из Мир Ликийских!), они, вопреки окружающей обстановке, ведут себя сдержанно и чинно. Ангельские крылья все еще блестят за спиной, а они, склонившись за «взрослым» столом, погрузились в изучение каталога икон.
Одной из них, пожалуй, не нужны ни крылья, ни белое вуалевое платье, чтобы ангел в ее исполнении убедил хоть самого Станиславского[2]. О другой же некий острослов, оценив черный блеск ее глаз и кудрей, заметил что-то в связи с живописью Врубеля[3]… Но Станиславский и ею был бы вполне доволен. Богу ведомо, каким образом и в каких пропорциях сошлась здесь эллинская, славянская, англо-саксонская и левантинская кровь: бабушки восхищаются в голос, родители улыбаются, – и всякий взгляд, случайно упавший на эту группу, остается прикован к ней несколько лишних секунд.
Иконы греческой работы на глянцевых страницах каталога не нарушают гармонию ни рафаэлевским сладкообразием, ни сладкозвучием имен: «И Хрисофитиса»[4], «И Гликофилуса»[5]… За краткими репликами стоит глубокое знание дела:
– Синий цвет сюда очень идет… Здесь Младенец так нежно улыбается… Эта красивее всех… Нет, эта!… Эта похожа на мою маму… А эта на тебя.
…Пять минут спустя ангелов и след простыл: пьют где-нибудь чай с вареньем или снимают обертку с подарков. И тут вдруг выяснилось, что с ними вместе иконы разглядывал еще некто: просто-напросто глаз отказывался смотреть в сторону, пока ангелы были рядом. Что поделаешь, обычная иллюзия зрения.
Оставшись одна у стола, девочка пытается перевернуть страницу каталога: очевидно, ее интересует иконография иного стиля. Искореженные, иссеченные шрамами и швами ладони без пальцев плохо слушаются ее, но она добивается своего. Перед ней – Петровская икона Пресвятой Богородицы[6], беззвучный стон, исторгнутый Русью семьсот лет назад и донесенный техникой за океан, до края земли.
И странно было смотреть на них. Если икона видимым образом передает невидимую реальность, если в ее жестких линиях, тревожных и печальных красках, скупых, схематических формах передана нетленная, неземная красота, то кому дано ее воспринять? Не тому ли, кто полной мерой зачерпнул страданий, кто навсегда лишился земной, всем любезной и всеми искомой красоты?…
Жаль, что поэт, проживший долгую жизнь и видевший много горя, глубокомысленно рассуждавший о человеческой красоте – «Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»[7], – не стоял возле этой девочки, не смотрел в ее изуродованное огнем пожара лицо, не следил, как горестный образ Пречистой Девы с предвидящим Голгофу Младенцем-Сыном отражается у нее в лишенных бровей и ресниц глазах.
[1] Sanctus Nicolaus (лат.), святой Николай.
[2] К.С. Станиславский, знаменитый русскрй театральный режиссер и актер.
[3] Намек на картину Михаила.Врубеля «Демон».
[4] «Золотой цветок»
[5] «Сладкое лобзание»
[6] Икона, написанная св. митрополитом московским Петром, когда Русь была захвачена монголами.
[7] Речь идет о стихотворении Николая.Заболоцкого «Некрасивая девочка».